Читать онлайн книгу "Правило злых одноклассников"

Правило злых одноклассников
Татьяна Стекольникова


Читали «Правило перевернутой страницы» Татьяны Стекольниковой? Теперь продолжение – «Правило злых одноклассников»! Аполлинария – книггер, пишет романы за других. Но ей больше нравится называть себя писателем-призраком. Так романтичнее. Хотя в жизни Али романтики по-прежнему мало. Какая романтика, когда у твоего мужчины от тебя тайны? А у тебя тайны от твоего мужчины… И вообще вокруг преступление на преступлении! А еще своенравный домашний питомец, с которым уйма хлопот! Но что бы Аполлинария делала без его гениальных советов? Электронную книгу Татьяны Стекольниковой «Правило злых одноклассников» можно читать и скачать в формате epub, fb2, pdf. Другие книги автора: Серия «Нина и Гр-р» – романы в жанре «фэнтези-детектив»: «Знакомство», «Перезагрузка», «Наваждение», «Неразбериха». «Правило перевернутой страницы» – типичный женский детектив: кровь, любовь, ирония – много всего, как в жизни.





Татьяна Стекольникова

ПРАВИЛО ЗЛЫХ ОДНОКЛАССНИКОВ



1. Происходящее в романе не имеет никакого отношения к автору.

2. Любые совпадения действительности с героями, событиями, обстоятельствами и антуражем романа СЛУЧАЙНЫ.

    Автор






Глава первая


День начинался обыденно и прозаически – на кухне.

– Стар-р-руха! Давай поцелуемся? – проскрипел попугай тем своим голосом, который Аполлинария при всей ее любви к Барбароссе, амазонскому какаду, терпеть не могла. И вообще… Она предпочитала, чтобы ее называли Алей – несмотря на возраст. Некоторые, когда им столько лет, сколько ей, уже внуков имеют, какая уж тут Аля! Она покосилась на свое отражение в стекле буфета, обидевшись на «старуху», и буркнула:

– Целуйся со своим Гущиным! Как ты его называешь? Эфенди? Господин, то есть. Вот с эфенди Гущиным и целуйся!

Аполлинария еще какое-то время смотрела на хохолок попугая, потом закрыла глаза. В ее воображении немедленно возник Максим Гущин, высокий интересный брюнет, с которым она вот уже три месяца пыталась создать нечто вроде семьи. Одновременно с Гущиным возник еще один брюнет – Продавец бананов, ее тайная страсть. С тех пор как Максим переселился к ней, с Продавцом бананов она не встречалась, считая, что следует хранить верность тому мужчине, с которым делишь кров, хлеб и постель. Продавца бананов звали Андреем, еще весной он перестал торговать овощами и фруктами, но для Аполлинарии навсегда остался Продавцом бананов. Именно так, с большой буквы. «Вот возьму и позвоню Продавцу бананов, – мстительно подумала она, злясь на Гущина, – вот пусть придет». Сердце знакомо сжалось, потом застучало в ритме рэгтайма – учащенно и с синкопами. И Аполлинария принялась мечтать о Продавце бананов.

– Эфенди! – вдруг заорал какаду, сокрушая ее мечты.

Аля вздрогнула и с сожалением перестала обнимать эфемерного Продавца бананов.

– Не шуми! – строго сказала Аполлинария, погрозив какаду пальцем.

Попугай немедленно притворился спящим. Глаза его томно затянулись пленкой. «Может, и вправду заснул?» – подумала Аполлинария, надеясь, что какаду наконец перестанет изводить ее нахальными предложениями. Но Барбаросса встрепенулся, потоптался на своей жердочке, наставил на хозяйку глаз – круглый, темно-коричневый и блестящий, совсем как миндаль в шоколаде, – и заявил:

– Эфенди хор-р-роший!

– Кто спорит? Конечно, хороший! Только в загс меня не ведет. А обещал! И заметь: никто его за язык не тянул, он сам меня замуж позвал! Я не напрашивалась! – Аполлинария возмущенно отодвинула чашку. Пить кофе совершенно расхотелось.

– Благословенны забывающие! – изрек попугай и повис вниз головой, отчего его хохолок уперся в дно клетки.

– …ибо не помнят они собственных ошибок, – продолжила она библейскую фразу и нахмурилась. – Ну да, сама и виновата. Не надо было мечтать!

Беседовать с птицей вошло у Аполлинарии в привычку. Барбаросса, как она подозревала, вовсе не попугай, а реинкарнация какого-то мудреца, уж слишком много этот представитель птичьих знал – и не только для какаду, но и для человека. И, что удивляло ее больше всего, этот попугай частенько вообще оказывался провидцем. Конечно, диалоги с Барбароссой случались у Али без свидетелей. Не хватало, чтобы кто-то услышал! Еще подумают, будто она сошла с ума, если всерьез воспринимает высказывания амазонского какаду!

Попугай, получивший пиратское имя за ярко-желтый, почти оранжевый, хохолок и противный характер, умел нецензурно ругаться по-турецки, безнаказанно вклинивался в человеческую беседу, отпускал провокационные замечания, таскал лучшие куски из тарелок, если его выпускали размять лапы, и вообще вел себя по-хамски, но ему все сходило с рук, вернее, с крыл – какие у попугая руки? А всё потому, что у Аполлинарии, сентиментальной, несмотря на давно не юношеский возраст, Барбаросса появился весной, после страшных и печальных событий, и она считала какаду чем-то вроде бонуса. А еще он напоминал о подруге Лиде… Попугай-то был ее, Лидкин, самолично куплен Лидией на стамбульском базаре! Столько лет Аполлинария с Лидкой вместе, с детского сада, никого ближе у Али не было, а теперь даже надежды на встречу с ней нет…

Аполлинария снова вздохнула. Эх, лишилась она подруги! И обсудить не с кем дурацкую ситуацию, в которой Аля оказалась. Не Зойке же из тринадцатой квартиры рассказывать? С этой Зоей Аля общалась чаще, чем с другими соседями, – раз в месяц, когда та собирала с жильцов дань за мытье подъезда. Зойка, конечно, с интересом бы ее выслушала, а потом пулей понеслась по подъезду, забыв про свою швабру и ревматизм, чтобы болтать направо-налево про то, как цаца и фуфыря Полька (Аля один раз слышала, что Зойка именно так ее называла) желает затащить очередного хахаля в загс. Ну прям спит и видит! А ничего из себя не представляет эта Полька! Чтобы нормальный мужик – и с ней в загс? Обломись, Полька!

Аполлинария немедленно представила, как Зойка приплясывает в своих оранжевых лосинах, размахивая шваброй, и на весь подъезд орет: «Да, да! Полька замуж за Гущина хочет! А накося выкуси! Не возьмет ее следак за себя!»

Ну нет у Али такого человека, с которым можно поговорить по душам! Не к предыдущему же сожителю идти – к этому предателю Шишкину? Или того хуже – к его тощей и самоуверенной мамаше? Перед Аполлинарией замаячил Жорка Шишкин – туманный и расплывчатый. А его физиономия, хоть и воображаемая, хорошо различима! Шишкин страшно рад, что Максим больше не говорит с Алей о женитьбе. Еще немного – и Жорка начнет предлагать в мужья себя! А его маман, Клавдия Макаровна, вообще способна вмиг притащить Аполлинарии чемодан с Жоркиным барахлом – лишь бы сбагрить сыночка!

– Ар-л-ря! Угости птичку! – выкрикнул какаду и исполнил на своем насесте несколько балетных па. Аполлинария рассмотрела и па-де-баск, и па-де-бурре, и па-де-ша, и даже замысловатое па-де-сизо, выписанные попугайскими когтистыми лапами.

У Барбароссы никак не получалось произнести «Аля» правильно. Вместо «л» выходило какое-то неразборчивое французское «р»: то ли Арлря, то ли Арря, то ли Агга. Но вполне может быть, что коварный попугай сознательно коверкал ее имя – чтобы позлить. «Аполлинария» попугай выговаривал без проблем, несмотря на удвоенное «л». Или он так шутит? Кто их поймет, этих какаду…

– А может, ты японец? – Аля просунула в клетку ломтик яблока. Попугай сделал вид, что поглощен разглядыванием яблочного семечка. – Японцам трудно произносить «л». Или ты танцор, а не оратор? Балет в твоем исполнении меня впечатлил!

Барбаросса немедленно бросил яблоко и возмущенно завопил:

– Амбуате! Глиссе! Ассамбле! Батман плие!

Аполлинария шлепнулась на свой любимый кухонный диванчик, не найдя что ответить. Балет! Какаду выдал балетные термины!

…Когда-то, еще до того, как сделаться литературным негром, Аля работала литредактором, и необходимость поглощать пропасть разнообразных текстов сделала из нее почти эрудита. Всяких мудрёных и загадочных словечек из разных областей жизни она знала уйму. С балетом вообще повезло, еще в детстве знакомство с терминологией состоялось. В соседнем подъезде жила девочка, ровесница Аполлинарии, ходившая в балетную школу. При встрече с Алей «балетница» поправляла пуанты, висевшие через плечо, и начинала сыпать красивыми незнакомыми словами, сопровождая их столь же красивыми движениями. Потом, грациозно взмахнув ручкой, «балетница» удалялась, унося розовые пуанты. Аля смотрела, как за пуантами по тротуару волочились розовые ленты. Смотрела до тех пор, пока юная балерина не скрывалась за углом. Потом Аполлинария бежала домой, повторяя про себя все эти «баттю» и «амбуате», чтобы спросить у бабушки, знавшей французский, что в конце концов означают эти вокабулы. Такой сложный способ постижения танцевального искусства намертво вбил в память Аполлинарии кучу балетных дефиниций.

– Надо же… – пробормотала Аля. – Ни разу не ошибся! Все «л» на своих местах!

Она изучающе посмотрела на попугая:

– Раз такой умный, посоветовал бы, что с Гущиным делать!

Тут зазвонил телефон, и совещание с Барбароссой пришлось прервать. Чтобы в тишине, а не под попугайские вопли поговорить с Альбертом Погоновым, издателем и работодателем Али (а именно его фамилия высветилась на экране), Аполлинария выбежала из кухни: какаду, желавший, чтобы слушали только его, начинал орать, как стая свихнувшихся бабуинов, если замечал, что кто-то взял в руки телефон.

– Перова! Ты где? Дома? Сколько тебя ждать, Перова? Манин Сигизмунд вот-вот придет, макет твоей обложки притащит, говорит, закончил! Надо обсудить! А ты болтаешься где-то! – голос издателя вонзился Але в ухо, как шляпная булавка какой-нибудь дамы-убийцы из бульварного романа позапрошлого века.

Аполлинария отвела руку с телефоном. Теперь крики Погонова ввинчивались в стены.

Она представила, как Погонов вопит в мобильник, восседая на своем длинноногом кресле. Аполлинария однажды пыталась на это сооружение взгромоздиться – не вышло. Погонов же взбирался на свой трон с обезьяньей ловкостью и других устройств для сидения не признавал. А все потому, что издатель не желает, чтобы посетители видели, какого он маленького роста.

– Перова, если не появишься через пять минут… Ух, что я сделаю, Перова! – продолжал бушевать Альберт.

Аля едва не выронила телефон. Как она могла забыть про макет? Совсем вылетело из головы…

– Да еду я, еду! В пробке застряла! – соврала Аполлинария, поскорее отключила мобильник, чтобы издатель не услышал Барбароссу, вздумавшего исполнить «Ой, мороз, мороз…», и не догадался, что она еще и не выходила.

Аля носилась по квартире, как любая женщина, которая собирается второпях, но все-таки не очень спешила, так как знала, что Погонов не устроит ей финансовой кары за опоздание. Раскричится по своему обыкновению – это да. Но ругает он Аполлинарию редко, а если и распекает, то по-дружески и в основном за «неумение жить». Она это умение до сих пор так и не освоила, чем давала издателю повод без конца упражняться в ехидстве.

Но от едкой иронии Погонова доставалось всем в издательстве. Взять, например, Сигизмунда. Гениальный дизайнер книжных обложек. И даже художник! Высокий. Темный шатен. Молодой… Вполне мог быть красавцем – снижала впечатление странного вида бороденка. Растительность на физиономии Сигизмунда тянет на мишень для сарказма, но Погонов предпочитает измываться над именем-фамилией дизайнера. А Сигизмунд разве виноват, что он Сигизмунд? Еще и Манин? Имя мама-полька дала. А фамилия отцовская. Фамилия как фамилия! Но Погонов заходился в диком смехе, подскакивая в своем кресле, стоило Сигизмунду перешагнуть порог издателева кабинета.

– Ты все еще Манин? – Погонов прямо-таки кис от смеха. – Не Настин? Не Светин? А давай я тебя с Катей познакомлю! Будешь Катин Сигизмунд! Не хочешь? – издатель взмахивал миниатюрными ручками, хватал со стола надрывающийся телефон, безошибочно вычисляя его среди десятка других звенящих, пищащих и поющих на разные голоса аппаратов, зарытых в распечатки текстов и фотографии, быстро отвечал и снова принимался за дизайнера:

– Как поживаешь, Сигизмунд? Он же Сижизмон, он же Сехисмундо, он же Сиджизмондо, он же Зигмунд и Сигмюндюр!

Аполлинария, и сама имевшая непростое имя, относилась к Сигизмунду с пониманием, звала Зигмусем – уменьшительно и на польский манер, и это «Зигмусь» к дизайнеру приклеилось намертво.

Зигмусь выходки Погонова терпел. Во-первых, вечно погруженный в свои замыслы, он не особенно вникал в то, что не относилось к его творчеству, а во-вторых, Погонова терпели все. Издатель, имея замашки хама, в общем-то был неплохим мужиком, когда касалось дела, гонораров и справедливости.

Аля сердилась и, на правах старинной приятельницы, пыталась Погонова вразумить. Нашел мишень для сарказма, когда самого родители нарекли не менее оригинально – Альберт Вальтерович! А еще и прозвище! Однажды кто-то из верстальщиков брякнул, что Альберт – точь-в-точь Тирион, благородно-безнравственный карлик из «Игры престолов», и с тех пор в издательстве Погонова называли Тирионом, но, конечно, за его спиной.

Внешнего сходства Альберта с этим книжно-киношным персонажем Аполлинария не находила и из любви к справедливости возражала, когда при ней издателя так именовали. Погонов не был карликом в медицинском смысле. С пропорциями у него все нормально, просто ростом не вышел. Сугубо мужских качеств так даже с избытком! Это утверждали ее знакомые бабы, которых издателю удавалось затащить на свой огромный диван. «Поразительно! – говорили они Аполлинарии. – Но тебе-то рассказывать не надо!» Аля пыталась отпираться, объясняла, что это против ее правил – спать с начальником, но бабы не верили: почти ежедневно встречаться с таким любвеобильным мужиком – и ни-ни? Наконец они решили, что когда-то у Погонова с Алей были шуры-муры, но он ее бросил ради более интересных кандидаток, и теперь не стоит обсуждать с Аполлинарией Альбертовы подвиги в постели, чтобы не сыпать ей соль на раны. Но с тех пор как у Погонова появилась Большая Люся, сначала секретарша, а потом любовница, о бабах издателю, страдавшему болезненной тягой ко всему чрезмерному, пришлось забыть: Люся волшебным образом сделала так, что рядом с Альбертом вообще не появлялись незнакомые дамы, могущие вызвать у него сексуальный интерес. Что же касается ума и коварства, этого добра Погонову хватило бы на семь сезонов остросюжетного сериала о буднях издательства. Или на десять… И если посмотреть на Альберта с этой стороны, то да, вылитый Тирион.

– А по попе? А по попе? – прокричал Барбаросса, когда Аполлинария пробегала мимо него в поисках брошенного где-то телефона.

– Это еще за что? – Аля даже остановилась.

– Бр-р-р-решешь!

– Это кто ж тебя таким словам научил? – Аполлинария снова погрозила попугаю пальцем, и на этот раз возмущенно.

– Эфенди! – гордо заявил Барбаросса и повис вниз головой, держась за прутья клетки одной лапой.

Надо Гущину выговор сделать, чтобы следил за словами, подумала Аля. И за руками… Ишь, нашелся любитель по пятой точке шлепать! И как этот попугай умудряется всё слышать и видеть? Даже то, что за стеной…

– А по по-пе? – снова повторил какаду, тщательно выговаривая слоги.

– Да за что? – Аполлинарии пришлось присесть, чтобы вспомнить. – А, ты про то, что я Погонову соврала?

Какаду шумно спустился к кормушке, вытянул шею и принялся вертеть головой влево-вправо, умудряясь одновременно кланяться.

– Врать, бар-р-рышня, гнусно, гнусно, гнусно! – сообщил он чьим-то незнакомым басом, налегая на «р» в «барышне».

– Да ладно! – возмутилась Аля. – А сам притворяешься спящим, когда говорить не хочешь!

– Вынужденная мера, – отчетливо выдал Барбаросса. На этот раз попугай безошибочно воспроизвел интонацию и тембр Гущина.




Глава вторая


Аля захлопнула дверь. Даже в подъезде слышно, как Барбаросса ругается ей вслед по-турецки. Сбегая вниз по ступенькам, она подумала, что какаду ведет себя совсем по-человечески. Почему бы и не послать по известному адресу, если можно сделать это безнаказанно? Аполлинария частенько сворачивала пальцы в кукиш, стоя на ковре какого-нибудь начальника. Но только спрятав руки в карманы! Тайная дуля, конечно, не аргумент, но все-таки это действие приносило саркастическое удовлетворение: фигу тебе, а ты и не подозреваешь! Но как столь тонкие нюансы может уловить птица? Гущин каким-то образом внушил строптивому попугаю, что в обществе нельзя выражаться нецензурно. Теперь какаду, даже когда недоволен поведением людей, не орет «кыч» (в переводе с турецкого «задница») и тому подобные слова. Это удивительно само по себе, означает, что крылатый сквернослов понимает смысл своих высказываний, разделяя брань и прочую лексику, и в очередной раз доказывает наличие у Барбароссы разума. Но стоит какаду остаться в одиночестве, он запретом пренебрегает и кроет выражениями, далекими от литературных, кого хочет, что тоже может служить подтверждением здравомыслия попугая – птица учла возможность репрессий за непослушание…



Примчавшись на такси, Аля оказалась перед приемной издателя раньше Сигизмунда.

– А Зигмуся еще нет! – сообщила огромная Люся, и Аполлинария в очередной раз подумала о пристрастии Погонова ко всему, что имеет циклопические размеры. Комплекс Наполеона… Хотя, если верить слухам, рост Бонапарта вовсе не был низким даже с современной, акселератской, точки зрения. Почти сто семьдесят сантиметров! Это далеко от гнома! Все дело в честолюбии…

– Альберт сказал, вашу книгу издает. Я тоже мечтаю что-нибудь написать, но пока не выходит… – Люся посмотрела в потолок и подперла большое лицо большой ладонью.

Аля представила, как этой ладонью секретарша гладит Погонова по голове, а он приник к Люсиной необъятной груди – почти утонул в ней, видно только лысеющую макушку. Люсина ладонь закрыла и эту часть издательской головы, Погонов пропал совсем, и кажется, будто Люся зачем-то утюжит себе грудь… Понятно, почему связь Тириона с Большой Люсей обожают обсуждать в издательстве. Захватывающая тема: секс карлика и великанши! Любовные утехи такой экзотической пары открывают простор для сплетен, ограниченный только степенью пристойности, принятой в коллективе. У Погонова работали творческие и неудержимые в своих смелых фантазиях личности, а потому о пристойности можно забыть – воображение сотрудников издательства границ не имело, особенно моральных. Альберт Вальтерович сплетни игнорировал и, как подозревала Аполлинария, даже гордился, что всех удивляет его страсть к гренадершам, а Люся, когда к ней приставали с вопросом «Зачем тебе такой гном?», лишь смотрела на дверь кабинета Погонова затуманенными очами и шептала: «Маленькая блоха злее кусает!» Самые ярые выдумщики и сплетники умолкали – любовь обезоруживала.

– Здрасссте!

Приветствие неслышно вошедшего Зигмуся заставило Аполлинарию подпрыгнуть, а Большая Люся высыпала на клавиатуру целую коробку скобок для степлера.

– Ежик – ни головы, ни ножек! – Люся показала Сигизмунду кулак, больше похожий на кочан капусты. – Еще раз так подкрадёшься, убью!

– А при чем тут ёжик? – сказали Зигмусь с Аполлинарией в один голос.

Секретарша оторопело уставилась на них, продолжая показывать Сигизмунду кулак.

Зигмусь задумчиво гладил бороду и смотрел то на Люсин кулак, то на Аполлинарию, и Аля подумала, что у дизайнера мелькнула та же мысль, что и у нее: не дай бог, рассердит Погонов Люсю, и та прихлопнет его ручищей, как мы муху тапком… В издательстве поговаривали, что секретарша отбивает мясо кулаком, когда приглашает на обед Погонова.

– А, это она так ругается! Я догадалась, – засмеялась Аля.

– Да, – с достоинством кивнула Люся, – ругаюсь. А что мне, бодрые пионерские песни петь? Я теперь до вечера из клавы дурацкие железки буду выковыривать! И все из-за тебя, Зигмусь! Плохие слова произношу, даже почти матерюсь!

– Какой же это мат? – Зигмусь пятерней почесал бороду. – Матюги должны быть всем понятные, крепкие, забористые и кудрявые. Чем забористее, тем лучше. Хочешь, научу? – и Зигмусь захихикал, представив, как учит Большую Люсю настоящему мату, с завитушками.

– Я и сама кого хочешь научу! – огрызнулась Люся и принялась жаловаться на испорченную клавиатуру.

Но Зигмусь уже не слышал сетований и упреков Большой Люси, потому что уселся на диванчик для посетителей и отгородился от мира ноутбуком.

Тут на столе секретарши зазвонил телефон, Люся надавила на какую-то кнопку, и голос Погонова, слегка искаженный микрофоном, заполнил приемную:

– Манин Сигизмунд появился? Гони его сюда! А Перовой передай, когда придет, что я ее нетленку на газетной бумаге напечатаю!

– Да я раньше Зигмуся пришла! Люся подтвердит! – Аполлинария постаралась сказать это как можно громче, чтобы издатель услышал.

– Тогда чего вы там ждете? Особого приглашения? Или чтобы я выбежал навстречу с пальмовой ветвью?

– Ага, – сказала Аполлинария, входя в просторный кабинет Погонова. – Уж ты выбежишь! Ты, книжный барон, навечно к своему трону прирос!

Сигизмунд, тащившийся за Алей с раскрытым ноутом в руках, хмыкнул, не отрывая глаз от монитора и потому не замечая листов бумаги, ковром устилающих пол. Дизайнер брел по ним, загребая ногами, как где-нибудь в парке по опавшим листьям.

Сколько бы ни посещала Аполлинария обиталище Тириона, там творился неописуемый беспорядок – СЕЛЯНСКИЙ ХАУС, как говорила Большая Люся, имея в виду вселенский хаос, а также кавардак и бедлам. Ни с одной уборщицей Погонову не удалось найти общий язык. Он требовал, чтобы пол был чистым, но в то же время запрещал трогать разбросанную всюду макулатуру. На предложение сложить пирамиду из бумаги где-нибудь в уголке, если уж это старье так ему необходимо, Погонов только фыркал. Люсе пришлось заниматься кабинетом самой, потому что только она догадалась сначала собирать бумажные листы с пола, потом проходиться мокрой тряпкой по ламинату, а затем снова разбрасывать рукописи, черновики договоров, старые квитанции, образцы бумаги и неудачные иллюстрации, из чего следует, что Тириону до лампочки порядок расположения издательских отходов. Главное, чтобы оно было, это бумажное море. Интересно, что текущие документы издательства – хоть бухгалтерские, хоть юридические – содержались в абсолютном порядке. Аля догадывалась, что Альберт копит макулатурный хлам, чтобы в один прекрасный день отыскать в нем вдруг понадобившийся документ. И такое однажды случилось – когда возникла необходимость найти ведомость столетней давности. Пол в кабинете разбили на квадраты по числу занятых в поиске, сотрудники (Аполлинария и сам Погонов в их числе) опустились на четвереньки и зарылись в бумаги. Але процесс почему-то напомнил игру в морской бой. Альберт через каждые десять секунд выкрикивал: «Первый квадрат! Что у вас? Мимо? Третий квадрат! Как успехи?» И когда Люся, наконец, выпрямилась и помахала найденной бумажкой, Тирион заорал «Есть!» так, будто он потопил последний вражеский фрегат и теперь его ждут почести за морскую викторию.

– Книжный барон… Ну ты скажешь, Перова! – Погонов сдвинул часть бумаг на своем столе в сторону. – Пора завязывать с этим бизнесом, одни убытки. Что приходится издавать? Тебя, нераскрученного автора, да вот это… – и Альберт протянул Аполлинарии пачку исписанных листов.

– А что, сейчас кто-то до сих пор пишет книги шариковой ручкой? – Аля с сомнением разглядывала страницы с фиолетовыми косыми строчками.

– Пишет-пишет! И я это издам, потому что уплачено! За всё! Слава богу, меня не касается, как это будет продаваться! – Погонов скомкал несколько листов и запустил в угол. – А ты, раз схватила рукопись, сама ее и набирай! Заодно отредактируешь…

– Сейчас многие издательства так работают: авторы сами платят за издание, – Аполлинария снова уткнулась в рукопись, в чей-то размашистый и неровный почерк, ворча, что не она схватила это безобразие, а Погонов сам ей всучил. Мало приятного разбирать чужие каракули…

Конечно, можно обидеться на Погонова – что за намеки на убыточность ее романа? Всего триста экземпляров, пробный тираж. Даже если книга останется на полке магазина, издатель потеряет не так уж много. Альберт предлагал ей поставить на книге известную фамилию, ту, под которой Аля в качестве книггера (или писателя-призрака, что более романтично, хотя сути не меняет) работала до сих пор. Вернее, одну из фамилий. Сколько их было, этих фамилий, за время ее литературного рабства? Не меньше десятка. Но ее собственный роман, выросший из ее собственных чувств и переживаний, роман, в котором описаны события, действительно случившиеся с ней, должен носить ее фамилию, как ее ребенок, если бы он был…

– Перова, чего замолчала? Ты что, обиделась? На свой счет приняла? Я ж тебе говорил, издать твой роман – это мой свадебный подарок! – Погонов дотянулся до сидящей напротив Аполлинарии и легонько ткнул ее в бок карандашом. – Скажи лучше, когда свадьба? А то я приглашения жду! Или уже всё? Горшки побили, уцелевшие поделили, спите врозь, и ты опять в поиске?

Аполлинария вздохнула. Вот с кем можно обсудить ее ситуацию! С Погоновым! Они же вроде друзья, Альберт сколько раз сам говорил, что Аля его лучший друг! Но издатель принял ее вздох за нежелание распространяться о личных делах в присутствии дизайнера и переключился на Сигизмунда.

– Ну, как успехи, Семунд, он же Сежижмунду, он же Жигмонд, он же Жесмонд и Зигги!

Зигмусь буркнул что-то вроде «ништяк» и принялся устраивать свой ноутбук перед Погоновым, чтобы издатель мог рассмотреть все подробности дизайнерского детища.

– Вот жил бы ты в Германии, звался бы Зигги! – хохотал Погонов, потирая ладошки.

Аполлинария смеяться не стала, хотя было над чем. Не над Зигги, нет. Зря она посмотрела на крошечные ручки Погонова! Посмотрела – и сразу представила, как Альберт этими коротюсенькими ручками пытается обхватить Большую Люсю, упираясь макушкой ей в диафрагму. Ай-ай-ай, мысленно сказала она себе и даже (совсем, как утром попугаю) погрозила себе пальцем – тоже в мыслях. Картинка с приникшим к Люсе Погоновым пропала.

– И ты бы, Перова, смеялась, если бы знала, как по-чешски Сигизмунд! Зикмундек! По-белорусски вообще бомба! Жыгайла! – заявил издатель и поудобнее устроился перед экраном. – Ну, давай, Жыгайла, поражай! Что у тебя там?

– Два варианта. Как Аполлинария Аркадьевна просила, цветной и черно-белый.

– Перова, тебе зачем белая обложка? Экономишь? – засмеялся Погонов и шлепнул по очередному пищащему на столе телефону, чтобы отключить звонок.

Аполлинарии пришлось оторваться от рукописи и обойти стол, чтобы увидеть монитор.

– Хотела посмотреть, как Зигмусь в графике работает. Вдруг ты на иллюстрации расщедришься?

– Нет, ну ты, Перова, даешь, – издатель воздел к потолку ручки. – Кто это пробный тираж с картинками делает? Это ж какое удорожание!

– Да мне и самому интересно, – вмешался Зигмусь. – Я штуки три так отрисую, в счет обложки…

– Тогда другое дело! – издатель радостно потер ладошки. – Тогда пять малюй! Обложку, так и быть, цветную сделаем… Про иллюстрации потом сами поговорите. Через три дня чтоб готовы были! Только, Жыгайла, не вздумай меня нарисовать! А то знаю я вас! Дай волю – на весь белый свет ославишь! Одна уже изобразила – вся редакция ржет… Это ж надо было придумать – я в роли убийцы!

– Зато роман влет ушел, – буркнула Аля, – из-за образа главного злодея в том числе…

– Твое счастье, что влет! – Погонов нашарил очередной орущий телефон и отключил его. – Я даже не стал на тебя наезжать, а мог!

Затем издатель сделал Зигмусю пару замечаний – по делу, касательно присутствия дизайнера на подписании тиражного оттиска перед печатанием тиража, чтобы, как заявил Погонов, не кричал потом, что черного цвета перелили.

– А ты, Перова, задержись, – издатель посмотрел на Аполлинарию с высоты своего кресла. – Рукопись, что тебе дал, надо обсудить.

Аля с сожалением проводила глазами уходящего Зигмуся: лучше бы с дизайнером наметила темы иллюстраций, чем выслушивать наставления Тириона! Теперь по телефону придется… Или снова в издательство тащиться…

Разговаривать с издателем о своих проблемах ей расхотелось. Не тот Погонов человек! Не может он женщину понять. Потому что не женщина!




Глава третья


Аполлинария сидела в своем любимом сквере, на своей любимой лавочке, подставив солнцу лицо. На коленях лежала пачка исписанных с двух сторон листов – рукопись, которую Погонов подсунул ей, а она не смогла отвертеться.

Последние теплые денечки… Але видна и ее улица, и ее дом, и даже овощной ларек, где еще весной можно было поговорить с Продавцом бананов. А теперь в лавочке торчит вьетнамец Динь. Когда Аполлинария подходит к киоску, Динь улыбается, демонстрируя ей все свои зубы – большие, частые и странным образом растущие вперед. Вьетнамец и Аля – друзья. С тех самых пор, как Динь работает в овощной лавке вместо Продавца бананов. Аполлинарии нужно дружить с вьетнамцем, чтобы Динь снабжал ее самыми свежими фруктами для Барбароссы, который, перейдя в собственность Али, вдруг сделался необыкновенно привередливым. Но видеть вьетнамца вместо Продавца бананов грустно. А вот Динь просто радуется ей, потому что Аля с ним разговаривает, больше ему и поговорить-то не с кем – все его приятели и родственники во Вьетнаме, а здесь он друзей до сих пор не завел…

Аполлинарии вдруг захотелось услышать Продавца бананов, как он говорит «Ал-ло!» – с ударением на первую «А». От этого «ал-ло» захватывает дух, будто она прыгает с высоченного утеса в океан, летит, летит, а до воды все еще бесконечно далеко…

Она достала из сумки телефон и даже нашла в контактах Продавца бананов, но звонить не стала, а, кое-как справившись с сердцебиением, которое всегда начинается у нее при мысли об этом мужчине, снова сунула мобильник в сумку, на самое дно. Сначала надо разобраться с Гущиным…

Если не думать о том, что Максим позвал ее в загс, но они так и не расписались, все остальное ее устраивало. Как-то сразу получилась жизнь, удовлетворяющая обоих. Гущин закидывал Але на карточку деньги на хозяйство и всегда сам платил за покупки, если они бывали в магазинах вместе. И даже иногда оставлял на консольном столике в прихожей наличные, говоря: «Побалуй себя». И получалось, что Аля могла бы и не работать в издательстве… Но она продолжала сочинять свои и чужие романы, деля время между компьютером и домашними делами: готовила еду, и Макс всегда хвалил ее стряпню. Наводила порядок – и Гущину нравились уют и чистота. А как-то, в свой выходной, он, без просьб со стороны Аполлинарии, отремонтировал и прибил все, что было сломано, расшатано, растеряло винтики, не включалось, не грело, не вращалось или годами ждало своего гвоздя. И теперь в квартире Аполлинарии отсутствовали капающие краны, не скрипели и не повисали на одной петле дверцы буфета, утюг, миксер и кофемолка работали как часы, а старинная полочка, та, что оставила Аполлинарии соседка-старушка Глафира Петровна вместе с кое-какой своей антикварной мебелью, наконец красовалась над консольным столиком в прихожей. Аля с удовольствием стирала и наглаживала любимые рубашки Гущина – бледно-серые или голубые в тонкую карандашную полоску, дорогие и многочисленные. Хорошие рубашки – слабость Максима, она и сама их ему покупала, если встречалось что-нибудь оригинальное, вот недавно с запонками подарила… Возможно, его ненормированный рабочий день, часто до следующего утра, мог кого-то вывести из себя. Но не Аполлинарию. Во-первых, она понимала, что жить со следователем совсем непросто, такая уж у Гущина работа, а во-вторых, ей, привыкшей к одиночеству, для общения вполне достаточно его редких выходных или неожиданных, средь бела дня, поездок на природу, просто вдвоем посидеть на травке. Аля с Максом даже в кино выбирались, но решили, что не стоит тратить время на просмотр ерунды в окружении жующих или уткнувшихся в мобильники людей. Может, просто с фильмами не повезло? С Жоркой Шишкиным было иначе. Никаких кинотеатров, никаких нежных бесед по ночам после секса… А с Гущиным, хотя никого в квартире, кроме попугая нет, они долго шепчутся в постели, обмениваясь взглядами на жизнь, предпочтениями, мечтами и поцелуями…

Аля со вздохом посмотрела на начинающую желтеть березу – жаль, лето прошло…

Она снова начала листать рукопись. Между страниц оказалась визитка: «Габриэлла. Магия. Помощь в критических ситуациях». «Габриэлла» написано и на титульном листе рукописи. Одно имя, фамилии нет. И имя явно вымышленное! Она повертела в руках визитку: готические буквы и красно-оранжевые языки пламени… Эта Габриэлла не поскупилась на визитную карточку: в цвете, на бумаге Touche cover. Это такая особенная бумага, дорогая, с двух сторон покрыта латексом. Будто лепесток розы в руках держишь – прохладный и шелковистый… Аполлинария даже понюхала визитку. Пахнет табаком, как и рукопись. Габриэлла – а дымит, как паровоз! Или кто там за нее писал… И дела у этой помощницы в критических ситуациях вовсе не плохо идут, раз она такие дорогущие визитные каточки может иметь и всякий бред за свой счет издавать. А откуда денежки? Добрые люди платят за приворот и еще бог знает за какие штуки. И Аля представила длинную, плотную и кривую очередь из добрых людей – наподобие той, в которой она стояла однажды в начале девяностых в Москве, чтобы попасть в самый первый «Макдональдс». Габриэлла пользовалась спросом.

– Вот куда надо идти рассказывать о Гущине, к гадалке! – произнесла Аполлинария, уверенная, что проблемы решаются быстрее, если их проговорить. – К гадалке – это как эффект купе: можно все о себе выболтать незнакомому попутчику, и не страшно, что раззвонит. Вышли из поезда – и забыли друг о друге!

Две мамаши, катившие перед собой коляски с невидимыми младенцами, переглянулись и ускорили шаг, чтобы быть подальше от тетки, разговаривающей сама с собой.

Аля усмехнулась:

– Наверное, решили, что я городская сумасшедшая. Хотя никого сейчас не удивишь и не напугаешь бормотанием себе под нос. Сплошь и рядом люди пользуются всякими микрофонами с проводками и без проводков, чтобы не держать мобильники в руках.

– И то, что я редактирую ее рукопись, не помешает сейчас с ней пообщаться, – продолжала рассуждать вслух Аполлинария. – Девяносто процентов авторов, с чьими опусами я имела дело, меня в глаза не видели. Если уж было так необходимо, общались по телефону…

Она нашла на визитке номер сотового, и ей сразу ответили:

– Габриэлла слушает вас!

Женщина старалась говорить низким проникновенным контральто.

– Я хотела бы к вам прийти. Если можно, прямо сейчас, – Аля не надеялась, что получится нанести визит Габриэлле сегодня, вдруг у той очередь из посетителей от двери до дороги?

В телефоне чем-то пошуршали и ответили:

– Да, можно, если попадете ко мне в течение часа. Я принимаю… – и Габриэлла назвала адрес – обычным женским сопрано с визгливыми нотами.

Оказалось, совсем рядом, минут десять ходьбы.

Аполлинария засунула рукопись поглубже в сумку, чтобы Габриэлла не увидела свое творение, еще раз посмотрела на березы, изредка роняющие желтые листья, и отправилась к колдунье – или кем там она себя считает.

Обычная пятиэтажка… Никаких домофонов или кодовых замков на двери. Полутемный подъезд с неистребимым запахом жизнедеятельности многих поколений кошек. Как сказала Габриэлла, квартира на первом этаже, стучать и звонить не надо, не заперто.

Аля, зажав нос, рассматривала номера квартир. Эта Габриэлла со своих гонораров могла бы и расщедриться на лампочку помощнее…

Вдруг дверь справа распахнулась, прямо на Аполлинарию вывалились две тетки и пулей пронеслись к выходу. Судя по тому, как на весь дом хлопнула подъездная дверь, тетки остались визитом к гадалке недовольны. Аполлинарию, успевшую опустить руки и открыть лицо, накрыло густым облаком дешевой парфюмерии – приторно-сладкой смесью сирени и абрикоса. Запах сирени и абрикоса Аля любила, но предпочитала обонять их по отдельности. Цветочно-фруктовый аромат дезодорантов, туалетной воды и еще бог знает какой химии, смешавшись с кошачьим амбре, обернулся такой омерзительной и непереносимой вонью, что Аля влетела в квартиру Габриэллы едва ли не быстрее теток, только что вылетевших оттуда.

Оглядевшись, Аполлинария обнаружила себя в прихожей обычной квартиры – с традиционным шкафом-купе и вытертым ковриком у двери. То, что она попала куда нужно, ясно по остаткам абрикосово-сиреневой отравы в воздухе и по плакату, приклеенному на ведущую в комнату дверь. На постере изображено пламя, а поверх пламени – готические, как на визитке, буквы: «Габриэлла». И строчкой ниже: «Мои пассы дарят счастье!»

– Ну, мне-то твои пассы ни к чему, – проворчала Аля и постучала в дверь, почему-то лишенную ручки, прямо по слову «пассы», удивляясь глупости фразы и что кто-то может этому заявлению поверить.

Тем не менее, в сумрачную комнату, когда дверь открыли изнутри, она вошла, все-таки слегка робея.

Габриэлла вполне соответствовала обывательскому представлению о колдуньях, ворожеях, экстрасенсах и прочих представителях магической шатии-братии: дородная, выше среднего роста дама в экзотическом, до пят, темном одеянии, вся в оборках, воланах и рюшах, увешанная гроздьями кулонов с магическим смыслом. Аля разглядела и рунические знаки, и всевозможные кресты, и длинную низку бус из обсидиана – оберег от порчи, сглаза и даже проклятий, как утверждали разнообразные сайты по оккультизму. Рука гадалки, придерживающая дверь, пока Аполлинария входила в комнату, отягощена браслетами и перстнями всё с теми же чародейскими символами.

– Закрываю дверь на ключ, – гадалка, позвякивая браслетами, жестом показала Але место возле широкого письменного стола, – чтобы никто снаружи помешать не мог… И уже вижу, у тебя трудный случай. Рассказывай!

Аполлинария хмыкнула: какой трудный случай можно увидеть в полумраке? Но сама она все-таки разглядела еще одну дверь за спиной гадалки. Але вдруг сделалось так страшно, как бывает только во сне: и надо бы кричать и бежать, а не можешь ни того, ни другого. Вдруг эта дверь откроется, и из мрака на Аполлинарию накинутся бандиты?! Только зачем? У нее ни денег, ни брильянтов… Разве что взять ее в заложники и взамен требовать от Гущина, чтобы он отпустил какого-нибудь негодяя на свободу, подтасовав улики? Но никто, включая саму Алю, не знал, что сегодня она нанесет визит Габриэлле. Аполлинария разрешила себе выдохнуть и слегка расслабиться. Бандиты за дверью – это, конечно, глупость, а вот к Габриэлле присмотреться надо… Черные, как у оперной Кармен, кудри до плеч и макияж женщины-вамп. И сколько даме лет? Судя по комплекции и манерам, немало. Но точнее определить не получится: окно закрыто плотной шторой, а комната освещена бра в виде грозди винограда и тремя свечами на столе. Пламя всех трех свечек наклонено в сторону выхода, а по ногам дует, из чего Аля сделала вывод, что оконная рама приоткрыта. Вон и портьера покачивается… Сквозняком вынесло почти все следы пребывания пахучих дам.

– Рассказывай! – снова потребовала гадалка, и Аля опять внутренне сжалась. А вдруг Габриэлла мастер всяких психологических штучек? Внедрится в подсознание и будет заставлять какие-нибудь гадости делать… Вон как хитро намекнула на свои паранормальные способности!

Аполлинария уставилась на распластавшееся почти горизонтально пламя свечи. И вместо того, чтобы рассказывать, что привело ее к гадалке, продолжала копаться в своих мыслях:

– Оказывается, видит, что у меня трудный случай. Еще и цену заломит, раз трудный… И на «ты» перешла, чтобы дистанцию сократить! В доверие втирается!

Беспокойство росло. Аля уже жалела, что пришла к гадалке. Вдруг Габриэлла вздумает ее гипнотизировать? Или начнет применять модное нынче нейролингвистическое программирование? Эти «ясновидящие» на всё способны! Может, пока не поздно, следует смыться?

Гадалка, поглядывая на Аполлинарию, устраивалась в своем кресле, похожем на Плетеного человека друидов. Але приходилось читать о таком. Древние друиды сооружали из ивовых ветвей клетку наподобие огромного человека, запирали в ней людей и сжигали, принося в жертву и Плетеного человека, и заключенных в нем узников. У Габриэллы был сидячий вариант Плетеного человека, и вид колдуньи на коленях у человекообразного существа, из которого во все стороны торчат ветки и сучья, добавил ее образу инфернальности, как и предметы, расставленные на столе. Все должно внушать страх. А для чего еще вот эти два человеческих черепа? Повернуты лицом к посетителям… И почему-то один на другом… Тот, что снизу, побольше и с дырой во лбу. Такая аккуратная небольшая дырочка, почти ровный кружок. Наверное, от пули… Череп, что сверху, – поменьше и разрисован зигзагами. Даже не определить, какого цвета линии… Красного? Черного?

Черепа уставились на Аполлинарию, и беспросветная пустота их глазниц будто засасывала, не давая отвести от себя взгляд. Аля все смотрела и смотрела на маленький череп, пока в голове не пронеслось: такой череп мог принадлежать только ребенку! Совсем маленькому! Внутренний голос шептал, что этот – всего-то с два кулака! – череп не может быть настоящим, так как черепа у младенцев находятся в стадии неполного окостенения (однажды Аля редактировала статьи для медицинского журнала, и там про это было), а потому быстро разрушаются, их надо консервировать особым образом, иначе распадутся на дольки, как конструктор Лего. Она видела фотографии реальных черепов… Кошмар просто: зубы в два ряда на каждой челюсти – молочные и будущие постоянные… В чешском Седлеце, в крипте костела Всех святых, в знаменитой костнице с алтарем, люстрами и фамильными гербами из человеческих костей, нет младенческих черепов именно по этой причине – пугают своей странностью.

Но даже и ненастоящий, этот череп не должен фигурировать в качестве атрибута колдуньи, решила Аля.




Глава четвертая


Аполлинария уже открыла рот, чтобы сообщить Габриэлле, что цинично и безнравственно демонстрировать череп младенца. А потом Аля смело и решительно уйдет, унося рукопись! И даже хлопнет дверью, как предыдущие клиентки! Но прорицательница, перехватившая ее взгляд, заговорила:

– Это моя стража. И мои помощники. Ты этого знать не можешь, череп – проводник в другие миры.

– Но это аморально – выставлять на показ детский череп! Вам мало свечей, крестов и хрустальных шаров? – Аля, окончательно разозлившись на себя за очередное влипание в неприятности, встала, намереваясь стучать в дверь, кричать или даже вылезти в окно, если эта ясновидящая Кармен вдруг не захочет ее выпустить.

– Ты говоришь о том, чего не знаешь! – гадалка воздела руки к потолку. Ее браслеты, лязгнув, как кандалы, скользнули к локтям. – Да тебе и не положено знать!

Она слетела со своего трона и схватила Аполлинарию за руку. Ну да, курит, подумала Аля, отворачиваясь от черных волос, пропахших табаком. Она попыталась освободиться, но гадалка только сильней сжала ее запястье. Ага, Габриэлла боится, что посетитель смоется, не заплатив! Аполлинария рванулась снова, но тетка держала ее уже двумя руками. Касаясь Алиного лица своими жесткими локонами и распространяя запах табака, гадалка прошипела ей в ухо:

– Не дергайся, а то… порчу нашлю! Мене! Текел! Фарес!

– Ой, напугали! – Аля продолжала выдираться, но уже без страха. Никакой Габриэлла не маг!

– Не на ту напали, мадам! – Аполлинария засмеялась. – Знаю я про пир Валтасара и про огненные слова на стене. Даже могу перевести… с арамейского…

Габриэлла выругалась и отпустила Алину руку.

– Самая умная? – устало сказала гадалка, возвращаясь на свой друидский престол. – Много ты понимаешь в заклинаниях и черепах! Не садись не в свою калошу! Назвался груздем – в лес не ходи!

Аполлинария, прижимая к себе сумку с рукописью Габриэллы (едва без сумки не ушла! Вот был бы номер!), смотрела, как гадалка поправляет оборки и кудри. Что-то смутно знакомое читалось в ее движениях. А исковерканные пословицы? Еще более знакомы, чем жесты.

– Ну все, – Габриэлла продолжала возиться со своими рюшами и на Алю даже не смотрела. – Никаких тебе ритуалов! Вали давай отсюда! Овощ тебе в помощь!

– А поконкретнее? – спросила Аля, улыбаясь, потому что вдруг вспомнила, кто из ее старых знакомых генерировал такие фразеологические несуразицы.

– Да хрен тебе, а не магические ритуалы! – выдохнула гадалка, и свечи отозвались колебанием пламени.

– Эх, Тыхта, – засмеялась Аполлинария. – Ты всё такая же!

– Постой, постой… – Габриэлла нашарила за спиной выключатель, щелкнула им, и под потолком зажглась внушительная люстра, залив гадалку ярким светом. Она долго смотрела на Алю, потом неуверенно спросила:

– Полька Перова, что ли? Ты Полька Перова?

Аполлинария кивнула.

– Это ж сколько лет прошло? Считай, целая жизнь! – Габриэлла качала головой и гасила свечи, накрывая чайной ложечкой пламя.

Аля разглядывала Габриэллу. Конечно, это она, ее одноклассница Тыхта, то есть Алёнка Яхтина, единственный знакомый Але человек, способный налету дробить перлы народной мудрости и соединять их осколки в произвольном порядке. Выходило смешно. Но для самой Алёнки такой фольклорный коктейль не был эрративом, то есть сознательным искажением. Ничего она специально не придумывала, намеренно изречения не коверкала и совершенно честно удивлялась, когда ей пытались объяснить, что она перевирает пословицы. Алёнка и с афоризмами обходилась таким же образом: из двух-трех разных высказываний конструировала свое. Могла склеить Чехова с Твеном или Дидро с О'Генри. Сейчас таким талантом никого не удивишь: погуглил – и вот тебе сотня переделанных пословиц, можешь за свои шутки выдавать. У Лены Яхтиной, не знавшей интернета в школьные годы, просто был такой дар, особенность речи… Лену никто в школе не называл Леной или Алёнкой. Ее даже и по фамилии не звали. К ней еще с октябрятских времен приклеилось прозвище «Тыхта». Аля хорошо помнила, как все усиленно пялились на новую девочку, которую учительница привела в их второй класс. Приходилось выворачивать шею, чтобы рассмотреть новенькую, потому что ее, большую такую девчонку, посадили за последнюю парту. Рослая, выше всех в классе. Как говорили мамаши, поджидающие учеников с последнего урока, не толстая, но в теле. Неторопливая. И часто вздыхала: «Ыххх… Ыххх». Но если к ней полезть с какими-нибудь глупостями – отнять яблоко или за косичку дернуть, – могла, вздохнув, больно стукнуть. Кулаки имела – один, как два Петькиных, а Петька Рубцов всегда первым стоял на физре, когда класс выстраивали в шеренгу по росту. На уроке как раз читали рассказ Пантелеева про букву «Ты», все носились с тыкорями, тырморками и тыблоками, наперегонки переделывая слова на «я», и Алёнка со своей фамилией оказалась в теме, за что и получила, выражаясь современным языком, погоняло или кликуху: Яхтину быстро переделали в Тыхтину, а потом, как водится, прозвище сократили. Так Ленка, без возражений с ее стороны, стала Тыхтой. К седьмому классу кто-то из одноклассников узнал, что Тыхта – вполне себе нормальное российское географическое название. Есть населенные пункты и пара речек под именем Тыхта. На совпадение сама Тыхта не отреагировала – только плечами пожала. Но когда кто-то из особо въедливых мальчишек со смехом показал пальцем на Ленку и заорал: «Ты, деревня!», – то моментально получил по затылку, и Аленка осталась просто Тыхтой до выпускного вечера.

– Полька, ты всё такая же зануда! Всё ещё надеешься исправить этот мир? – спросила, посмеиваясь, Тыхта.

Раздобревшая, с гусиными лапками у глаз, с клубничным румянцем, постаревшая, но несомненно Тыхта.

– А ты по-прежнему любишь блеснуть афоризмами? По ним тебя и узнала! И где только ты их берешь? А Габриэлла – это от новой фамилии?





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=48782498) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке

Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения